Люди склонны скорее помнить, чем забывать. Столкнувшись с травмирующими обстоятельствами, мы можем сопротивляться сохранению в памяти связанных с ними воспоминаний: “Я это все почти забыл. / Я это все хочу забыть” (Ю.Д. Левитанский). А можем напротив -- стремиться сохранить эти воспоминания в качестве своеобразных, дорогих сердцу, сувениров: “Всё, что я забыть не могла, забыть пора / Только почему-то мне хочется помнить” (Р. Лисиц).

Эффективная психотерапевтическая работа с травмой строится прежде всего на том, чтобы аккуратно задокументировать, в некотором смысле “заархивировать”, все те феномены и психические события, которые выживший, возможно, не очень-то помнит, но при этом удивительным образом оказывается не в состоянии забыть.

Психическая травма наносит глубокий вред и значительный ущерб психике человека. При работе с выжившим стоит твердо помнить, что этот вред никогда не может быть полностью исправлен, а ущерб никак не может быть в полной мере компенсирован. Эта “аксиома невосполнимости урона” психотравмы действует всегда и совершенно не зависит от того, какая именно психотерапевтическая техника применяется в работе.

Травма – это событие, которое в принципе и по определению не может быть полностью пережито. Так, например, М.М. Решетников проницательно отмечает: “В большинстве случаев невосполнимых утрат, горечи никогда не становится меньше, потому что есть вещи, которые нельзя пережить, и приходится учиться жить с ними. Но вряд ли кто-то согласится стереть эти воспоминания, как бы мучительны они ни были, потому что <>” (“Психическая травма”, 2006).

Однако травма – это несомненно также и опыт, с которым человек может научиться более или менее успешно, относительно благополучно и даже, возможно, счастливо жить. Например, доктор Питер Левин полон оптимизма по поводу того, что “мы, [люди], обладаем инстинктами и способностью чувствовать, реагировать и размышлять; у нас есть прирожденный потенциал исцелять себя даже от самых разрушительных повреждений, полученных при травме” (“Пробуждение тигра – исцеление травмы”, 1997).

Нет никаких сомнений в том, что в психотерапии вред, нанесенный травмой душе человека, может быть отчасти смягчен, а ущерб в некотором смысле амортизирован. На прошлой неделе я писала: пожалуй, главное, что происходит с пережившим травму человеком – это схлопывание и коллапс индивидуальных жизненных смыслов. Соответственно, исключительно важную – возможно, ключевую -- роль в терапии травмы приобретает процесс совместного с клиентом “намывания золота смыслов”.

В психоаналитически ориентированной терапии травмы мы вместе с клиентом стремимся к максимально глубокому пониманию того, какое значение травматическая ситуация имеет в его жизни. Какой субъективный, внутренний, смысл человек присвоил и приписал тому кошмару и ужасу, через которые ему невольно пришлось пройти?

Вполне закономерно, что смысл, который человек присваивает тому неизведанному и необъяснимому, что с ним произошло, никогда не случаен. Этот смысл заранее детерминирован и предопределен теми психическими структурами, внутренними объектами, бессознательными представлениями о них, а также отношениями между ними, которые сложились и сформировались в психическом аппарате человека до столкновения с травмирующими обстоятельствами.

Так, например, известный канадский психотерапевт (отнюдь не психоаналитического направления) доктор Сью Джонсон отмечает: “…все чаще исследования показывают, что повторяемые паттерны первых взаимодействий с теми, кто заботился о нас в детстве, наделены чрезвычайной силой и могут на всю жизнь сформировать реакцию на отрицательные эмоции и стресс”. (“Чувство любви”, 2013)

В качестве иллюстрации этого тезиса доктор Джонсон приводит описание эксперимента, который провели психологи из канадского Университета Макгилла в Монреале. Эксперимент был очень простой: ученые-психологи просто опускали молодых крыс в бак с водой и смотрели, как крысята поведут себя в условиях сильнейшего стресса -- выберут бороться за жизнь или предпочтут утонуть. (Ни одна крыса во время эксперимента не пострадала, утверждает Джонсон).

В ходе эксперимента ученые увидели, что у тех крысят, которых мама хорошо кормила и часто вылизывала в детстве, уровень стресса в баке с водой повышался незначительно, они не паниковали и очень активно боролись за жизнь: "Я представляю себе,” – пишет Джонсон, -- “маленьких грызунов, которые безмятежно плавают на спине, держа в лапках бокалы с коктейлями и напевая себе под нос: “Мамочка любит меня, все будет хорошо”. А рядом их кузены, которых любили меньше, барахтаются, захлебываются и в панике орут: “Да что ж вы за звери?! Я же сейчас утону!”"

Ту же самую мысль маститый английский психоаналитик Кэролайн Гарленд, специализирующаяся именно на применении психоаналитического подхода к терапии травмы, формулирует более утонченным и терминологически емким образом: "…мы пришли к мнению, что следующие за травмой процессы являются результатом трансформации травмирующего события, неважно какого, в форму, которую можно распознать как существующую [в психике данного конкретного индивида] форму внутренних объектных отношений".

И далее доктор Гарленд продолжает: "…вне зависимости от природы события <>выживший делает из необычного что-то узнаваемое и знакомое, придавая ему смысл" (“Размышляя о травме”, 1998).

Даже вне контекста травмы, детские впечатления несомненно определяют базовую структуру характера и на протяжении всей жизни продолжают активно влиять на наш внутренний мир, на мир наших внутренних объектов. Именно поэтому ранний опыт, полученный в отношениях со значимыми другими, оказывается одним из ключевых факторов, с неизбежностью детерминирующим саму природу того психического ранения, которое мы получаем при столкновении с травматическими обстоятельствами.

С самого начала жизни наше “Я” выстраивается и формируется вокруг хорошего объекта. Травма затрагивает, нарушает и разрушает, именно это -- самое центральное -- ядро нашей человеческой идентичности. Разворачиваясь в настоящем, травма всегда “ворошит прошлое”, заставляя подниматься из самых глубин нашей психики застарелую боль неразрешенных детских конфликтов и ранних (зачастую доэдипальных) фрустраций.

Об этом и о многом другом мы будем подробно говорить на очередном вебинаре из цикла “Анатомия травмы”, который состоится 24 марта, в 18:00 мск, на платформе edunote.ru.

***
Второй вебинар “Анатомия травмы: раннее соблазнение и механизм последействия” можно посмотреть тут: https://edunote.ru/course-331 (нужна регистрация и оплата). Отзывы участников можно прочитать здесь: https://edunote.ru/review.php?331

---

Вы можете стать участником актуальных вебинаров, смотрите РАСПИСАНИЕ вебинаров

Первый (бесплатный) вебинар цикла можно смотреть тут: https://edunote.ru/course-316 А отзывы участников здесь: https://edunote.ru/review.php?316

***
А вот ссылки на мои предыдущие тексты о травме в дайджесте edunote.ru:

Психическая травма: при чем здесь вообще психоанализ? (13 марта 2022 год)

Психическая травма: “невроз судьбы” и принцип “навязчивого повторения” (5 марта 2022 год)

Психическая травма: поиски агрессии и присвоение деструктивности (18 февраля 2022 год)

Психическая травма: сконтейнировать неконтейнируемое (11 февраля 2022 год)

Психическая травма в зеркале клинической психиатрии (4 февраля 2022 год)

---
Мария Кутузов, PhD | dr.maria.kutuzov@gmail.com | +1-780-982-97-95

---

Вы можете стать участником актуальных вебинаров, смотрите РАСПИСАНИЕ вебинаров